В последнее время в Париже, насколько я знаю, было пять алхимиков. Старая спагирическая наука живуча; люди, готовящие золото, никогда не исчезнут. Не думаю, чтобы главную роль здесь играло стремление к обогащению: скорее это — любовь к сверкающей химере, гипноз золота, охватывающий не только скупых, но и мудрецов. Золото, символ солнца и, особенно, счастья,— второе солнце, к которому жалобно и напрасно тянется столько рук. Между тем возможно, что искусство превращения металлов не есть сплошное заблуждение. История показывает, что несколько раз был найден «философский камень», иначе говоря, порошок, который, соприкасаясь с так называемыми неблагородными металлами, превращает их в благородные. Николай Фламель из ничего создал громадное богатство. В семнадцатом веке Ван Гельмонт, получив от неизвестного четверть грана «камня», превращает восемь унций ртути в золото. В ту же эпоху скептик Гельвеции сам получает золото, бросив в свинец красные шарики, облепленные воском, которые он получил от какого-то таинственного путешественника. И великий Спиноза подтверждает этот опыт!

Алхимия имела и своих мученников: примеры тому — Жан Де, спирит и алхимик, испытавший и гонения, и милости императоров и королей, надеявшихся выведать у него секрет богатства, и Александр Сетон Космополит, который, не желая выдать тайны,— быть может, ему и нечего было выдавать,— пошел под розги и в пытку. Из числа пяти известных мне парижских алхимиков первый умер в 1863 году. Имя его было Луи Люка. Банвиль весьма ценил его. Люка не только воскрешал спагирическое искусство, но и утверждал, что ему удалось создать живые клеточки, пропуская электрический ток в раствор декстрина. В общем, он был человеком очень знающим, но остался почти совершенно неизвестным. Второй, Огюст Родез, днем, обыкновенно, погружался в книги Николая Фламеля, а утром и вечером нагревал свои горны. 16 марта 1891 года он привел к себе, в пятый этаж на rue Saint-Jacques. своего товарища и при нем бросил куски железа в реторту. При виде полученных красных солей товарищ его стал шутить. Но Ролез, придя в отчаяние, разбил ему голову ударами молотка, и сошедшего с ума алхимика пришлось поместить в больницу св. Анны.Третьим, которого я знал, был маркиз Сент-Ив д'Альвеидр. Ему приписывали величайшие магические способности. Это был приятный, мистически настроенный человек, несколько туманный, но тем не менее обворожительный.  Автор блестяших страниц «Миссии государей», он вместо своего имени скромно подписывал «один из них»... Болтая со своими посетителями, он, обыкновенно, садился спиною к свету, чтобы «стать выше их» по совету Элифаса Леви, т. е. чтобы подчинять их своей воле. В конце концов, он растерял на разных предприятиях, основанных на спагирических методах, все свое состояние. Он. безусловно, не банальная личность, и я жалею, что он замкнулся в Версале, обрекши себя на полное молчание. Имя четвертого — Альбер Пуассон. Смерть унесла его, когда он собирался поведать нам последнюю тайну. Я встречался с ним в Национальной библиотеке; это был застенчивый высокий юноша с рыжей шевелюрой. По выходе из библиотеки мы часто беседовали с ним за кружкой пива или стаканом молока о философском камне и эликсире долгой жизни. «Ребусы, придуманные алхимиками,— говорил он,— подобны Колумбову яйцу; нужна ловкость, чтобы овладеть ими». И он объяснял мне «алхимический роман», приключения «черного вешества», после многих превращений становяшегося совершенным, блестящим камнем. Он говорил о «сере» и «ртути», заключенных в колбу, которая носит название «философского яйца»; о горне с «температурой Египта», о бесчисленных операциях, торжественном, терпеливом нагревании, о том, как меняются цвета камня, перехоля от «воронова крыла» к «хвосту павлина» и становясь наконец «солнечным лучом».. Раз великая тайна раскрыта, человек не только становится обладателем любого количества золота, серебра и драгоценных камней, но и получает возможность жить тысячу лет. как Артуфиус!.. Между тем наступал вечер; хозяин получал плату, беседа кончалась, и мы расходились, проведя время в золотых грезах, которые так нравились Виллье. К несчастью, это уже не повторится, ибо бедный Альбер Пуассон, несмотря на эликсир долгой жизни, рано ушел в иной мир. к своим друзьям Бернарду Тревизану, Роджеру Бэкону и Филалету. Пятый быть может, и есть единственный настоящий алхимик. И он совсем не считает себя алхимиком. Франциск Сарсе, Шарль Лимузен, Эмиль Берр и Жюль Юре поведали нам его надежды и приключения. Я сам видел — ego quoque!—этого славного химика Тифферо, который без всяких суеверных теорий приготовил золото — да, именно приготовил золото. И если вы хотите видеть это золото, то можете: оно у Тифферо, в маленькой коробочке. Нужно заметить, что превращение удалось только раз и притом в Мексике. Но это первое чудо — разве уже не огромный шаг вперед? Я отправился в Гренелль, в самую глубь Гренелля, на rue de Theatre и отыскал там этого «гага avis» между учеными. Не думайте, что я встретил там какого-нибудь речистого шарлатана. В конце темного коридора, в столовой, загроможденной с утра гладильной доской, среди множества здоровых, веселых ребят, я увидел славного семидесятичетырехлетнего старичка, жаловавшегося, что он нелегко владеет речью. Чтобы нам никто не помешал, он провел меня через крошечный дворик, и мы оказались в узенькой комнате —не то мастерской столяра, не то лаборатории химика. Склянки с кислотой помешаются там рядом с напилком и молотком. Бритый, седоусый розовый старичок живо достал улыбаясь из яшика стола свои брошюры и притащил главную достопримечательность своего дома — чудесную шкатулочку. Он предлагает вам лупу, и вы видите под одним круглым стеклом маленькие стружки обыкновенного, природного золота, под другим — золото, полученное им самим искусственным путем; все золото имеет вид кукольных монеток. Рядом с этими образцами, в углублении, лежит странный, блестящий, черный с белым металл. Это — результат неудачных опытов в Европе. Тифферо, подобно тамбуринисту у Лоле, рассказывает как это вышло»: «Я был ассистентом! по химии в высшей школе, в Нанте,— говорит он,—и превращение металлов с давних пор не давало мне покоя. В 1842 году я отправился в Мексику с массой проектов в голове, с пустыми карманами и прибором для дагерротипии, с помощью которого хотел. составить себе состояние. В Мексике сами рудокопы навели меня на мысль. «Вот хорошее, спелое золото,— говорили они,— а вот это еще не дошло, не дозрело». Я подумал, что для приготовления золота нужно только быстро, искусственным путем провести тот процесс, который в природе совершается в течение нескольких веков». В самом деле, Тифферо, действуя несколько раз азотной кислотой на восемь или десять граммов серебра в порошке и подвергая их действию, солнечных лучей, через двадцать дней создал золото. «Да, золото, вот это самое золото, которое вы видите и которое химик Итасс признал настоящим». Тифферо немедленно возврашается в Париж, чтобы обогатить свою страну этим открытием. Но превращение становится непокорным и не хочет удаваться. "В продолжение сорока шести лет я тщетно прошу ученые академии заняться моим открытием. Все притворяются глухими, без сомнения, из-за нелепой боязни экономических переворотов. Вы подумайте: благодаря моему методу, цена килограмма золота будет 75 франков.тогда как в настоящее время она — 3444 франка! — и, открыв Bulletin de la Societe de Geographie, он прибавил: — Вот, смотрите: здесь имеется статья Жюля Гарнье; он утверждает, что золотые россыпи Трансвааля представляют собой результат химической реакции и что металл получился из двухлористой соли, восстановленной выделением азотистого газа. Значит, я действовал так же, как природа!»

Я выразил свое удивление по поводу неудачи попыток, сделанных в Европе. "Думаю, что я нашел причину этих неудач»,— отвечал Тифферо. Эволюция минерала, так же как растения, совершается при помощи микробов.

— Эти крошечные труженики непрерывно ведут свою невидимую работу. Известно, что в винных дрожжах ферменты появляются только ко времени созревания винограда, и притом исключительно в тех местностях, где есть виноградники. Во время моих опытов в Мексике ферменты золота, по моему мнению, были занесены в мою лабораторию с соседних золотых и серебряных россыпей. Во Франции культура золота труднее—у нас нет микроба.

—    Да вот вам еше факт, подтверждающий мою систему: один из моих друзей, архитектор, хранил у себя, завернув в газетную бумагу, монеты в два и в двадцать франков, те и другие вместе сложенные в столбик.

—    По истечении некоторого времени на окружности двухфранковых монет появился тонкий слой золота. Наверное, это — работа микроба!

—    Дело вот в чем; недавно открыли, что особые микроорганизмы разрушают даже типографский шрифт; и вот, попав на бумагу, в которую были завернуты монеты, эти микроорганизмы способствовали эволюции золота... Видите, нужно было бы хорошенько анализировать позолоту наших старинных памятников: быть может, под влиянием дождя и ветра в ней развился какой-нибудь низший или высший металл. Тифферо говорит об этом и о многих других вещах, и, несмотря на смелость его идей, вид у него самый спокойный и положительный. Впрочем, он изобрел еще плавающий сифон, секундные песочные часы (для яиц всмятку), песочные часы с расчетом на километры (для пушек), гидравлические часы, газометры —и в Гренелле на каждом шагу вы видите его портреты. В общем, это — человек трудолюбивый, честный и бесконечно изобретательный. И кто знает, какую роль в будущем сыграют россыпи Тифферо — гренелльские золотые россыпи! Несколько молодых людей, воззрения которых были одинаково близки науке и спиритуализму, решили воскресить старые традиции Николая Фламеля. Они приняли звонкое наименование «Алхимического Общества Франции» — и вновь запылали очаги, на которых целыми месяцами согревается таинственный «атанор» и «философское яйцо» Средних веков, где несовершенное вещество медленно превращается в чистый металл. Правление и главная лаборатория «Алхимического Общества Франции» находятся в Дуэ. Я часто получал письма от Жолливе-Кастело, председателя Общества, мистика и ученого, он приглашал меня в свою золотоносную кухню. Действительно, она стоила того, чтобы хорошенькое ней познакомиться. На rue Saint-Jean тянется ряд молчаливых домов, и темная листва деревьев виднеется вдоль однообразных стен; пройдя мимо готической часовни монастыря, я останавливаюсь против духовного училища. Здание имеет торжественный вид и кажется необитаемым. Звоню; двери открывает старый бритый слуга.Он держится согнувшись, при ходьбе волочит ноги. «Господа дома,— говорит он медовым голосом.— Благоволите следовать за мной».И я следую за его шмыгающими туфлями.Я прохожу сначала через библиотеку и замечаю в ней странную смесь книг Парацельса, Вертело, Элифаса Леви, Стриндберга (этот драмтург-антифеминист по временам увлекается и алхимией), Лавуазье и полковника де Pouia... Затем я вхожу в лабораторию, где меня ожидает Жолливе-Кастело с двумя главными своими сотрудниками, Делассю и Хугом. Все три мушкетера алхимии отличаются вежливостью и хорошим тоном. Председатель элегантен и немного бледен; лицо его почти нематериально, а светло-голубые глаза рассеянно следят за дымом папиросы. Делассю, со своими курчавыми волосами, кошачьими усами и тоном фехтовальшика, скорее напоминает офицера альпийских стрелков. Я немедленно узнал, что ему известно искусство машиниста и что он обладает в высшей степени точными сведениями относительно стоимости самой лучшей динамо-машины. Третий, Хуг,— талантливый поэт и философ с будущим. Все трое в фартуках, как у докторов в больнице. и среди разноцветных колб, реторт, склянок, горелок и пробирок имеют не столько дьявольский, сколько деловой вид. В углу, поверх кирпичной кладки, я замечаю стальную гранату, стоящую на своей заостренной части; это — «философское яйцо»; нижняя часть гранаты закрыта втулкой с винтовой нарезкой снаряд соединен трубками с прибором Калльете для сжижения газов; сквозь втулку проходит стержень молота, который, по-видимому, должен что-то дробить внутри гранаты. Весь этот аппарат предназначается для проковки мексиканского серебра при низкой температуре.

—  Как   видите,— говорит   мне   Жолливе-Кастело,— классический этанор заменен здесь печью с двумя отверстиями. Температура в ней никогда не превышает 300 градусов. Посредством регуляторов можно поддерживать ее на одной и той же высоте в продолжение целых месяцев. Характерная черта этих реакций состоит в том, что в них играют роль два фактора: Энергия и Время. Реакции, изучаемые в официальной химии, проходят весьма быстро. Наоборот, алхимическая операция приготовления золота длится месяцы.

—  Хотите видеть в тиглях первичное вещество, «голову ворона», как выражались старинные авторы? — прибавляет второй алхимик, Делассю. Эти ученые мистики говорят действительно чрезвычайно образным языком; ибо мне, профану, «голова ворона» показалась очень похожей на те заводские отбросы, которыми в Дуэ мостят шоссе. Я не стал более скрывать моего живейшего желания — присутствовать при каких-нибудь спагирических таинствах.

—   О, сколько угодна,— говорит Жолливе-Кастело.— Смотрите. Он взял какое-то странное вещество, темно-фиолетового цвета с красными точками, неизвестное, я думаю, обыкновенным химикам.

—   То, что вы видите,— сказал он,— и есть философский камень. Нам запрещено говорить, из каких элементов он состоит. Он был передан нам адептом, который желает, чтобы имя его никогда не произносилось

—   Как много таинственности для химика,— прервал я.

—   Но вы имеете дело с алхимиком, с гиперхимиком, а это совсем другое дело.

—   Впрочем,— вмешался молчавший до сих пор Хуг,— вам известно, что всегда так и было.

—   Когда в 1618 году, в Вильворде, неизвестный совершил превращение на глазах Ван Гельмонта, он принес «камень» в совершенно готовом виде и отказался сообщить его состав.

—   Не все ли равно? — отвечал я. —Мне хочется только «видеть».Жолливе берет ртути, свинцу, олова, плавит их в чашечке и бросает туда кусочек философского камня; тогда на моих глазах происходит нечто похожее на галлюцинацию.Металл сгущается, становится вязким, сжимается, и внезапно на его поверхности явственно видна золотая пленка Внимание мое удваивается; я с трудом верю своим глазам.

Неужели произойдет превращение? Но амальгама превращается в странного оттенка призму.

—   Это то, что старинные алхимики называли «хвостом павлина»,— говорит Делассю.

—   Так это не золото? — спросил я, чувствуя себя несколько разочарованным.

—   Это конечно золото,— подтвердил Жолливе,— но золото временное, «неустойчивое»; оно образовалось, потом растворилось...

—   Пока еще мы только ищем «прочное золото», но мы не отчаиваемся,—прибавил он с некоторой меланхолией. Молодые алхимики признались мне по секрету, что, после трех месяцев нагревания, по небрежности лабораторного служителя, произошло резкое охлаждение печи и баллон лопнул.

—   Значит, весь опыт пропал даром? — спросил я.

—   Не совсем,—возразил Жолливе. И он показал мне приставшую к осколкам баллона белую пленку.

—   Это вещество,— объяснил он мне,— после некоторых манипуляций получит способность превращать другие металлы в серебро...   Между тем огонь пылает не переставая, аламбик все время нагрет до 300 градусов. Эти молодые люди терпеливы, как старики.

—   Мы вновь начали опыт,— говорит Хуг,—и, если счастье нам улыбнется, мы надеемся в начале будущего года показать вам первый слиток искусственного золота!   Я обещал побывать у них...Что касается до меня, то я вижу в алхимии не столько химическое предприятие, слишком трудно еще выполнимое, сколько Прекрасную и страшную проблему духа —тяжелого и темного под земной своей оболочкой и силой воли и страдания поднимающегося к своему лучезарному прототипу. В глубине каждого философа и моралиста скрывается алхимик. История философского камня, это —легенда души очищающейся, переходящей от бессознательности, от познания путем страстей к торжеству воли и добродетели; это — история святых и героев. То же происходит и с поэтами; в них всегда скрывается астролог, и никогда они не поверят, что звезда Волхвов не смотрит незримо на землю...

Жюль Буа.Невидимый мир.пер с Фр. Тула 1993